Муза звала и страшила недосказанностью, разбивалась каплями об крышу, врезалась в стёкла окон и падала на землю мягким шумом.

---

Она неизменно приходит в дни, когда можно застать врасплох. Редкие минуты, но ей удаётся, ведь мучительное выжидание должно окупаться сторицей. Облачённая ли в погребальный саван, нашёптывающая очередной набросок рисунка, который мне едва удаётся быстро воплотить карандашом. Одетая ли в платье, сотканное из летних ветров, говорящая о любви, дарящая напевы, которые эхом гремят в потёмках комнат. Летающая ли с ураганом, разнося свой вопль над крышами. Царапающая ли костлявыми пальцами двери по ночам. Возможно, я даже слышал её в стуке зубов скелетов, что пришлось затолкать в переполненный шкаф.

---

И она всегда была разной, но одинаково родной.

---

Мне довелось слышать её во время aufführung im Volkstheater, в скоплении сотен человеческих голосов. Слышал в шелесте зелёной листвы деревьев, где скрывался от невыносимой жары. Был виден её лик и в отражениях луж, озёр, словно ухмылка коварной ундины. Кто знает, может, летом она невесомой тенью проскользнёт в одной из лоджий оперы Гарнье?

---

Иногда она приходит на день, иногда осчастливит на неделю. Но, как повелось, её присутствие длится мгновение, чтобы позволить уловить вожделение творить или чувствовать, с которым мне придётся страдать, чтобы "вымучать" визуальный итог. Я был бы и рад запомнить её лицо и черты, но она всегда недосягаема. Остаётся лишь неразборчивый шёпот, словно смех позабытых богов, словно песни кровавой весны.

---

Муза ушла, но я знал, что мы встретимся снова и довольно скоро, когда обнаружу в комнате остывший с утра чай. Впрочем, я вполне могу быть занят чтением или чем-либо другим. "Aurora musis amica" остаётся истиной, разумеется.

---

Временами мне кажется, что мы неразлучны. Во всяком случае, подобные расставания нам только на пользу. Вдохновение имеет некое сходство со свойствами вина — чем больше выдержка, тем оно лучше.

View more

У меня был сад. Божественный сад. Никто в целом мире не мог забыть аромат моих прекрасных лилий. Те, кто хоть раз взглянули на пёстрое великолепие моих орхидей или сорвали несколько левкоев с каменной клумбы, больше не могли думать ни о чём другом – им постоянно хотелось вернуться в мой изумительный сад, поскольку людям казалось, что только среди моих цветов они были по-настоящему счастливы.

На самом же деле, мой сад, мой божественный, неземной сад, был всего лишь горсткой сорняков, проросших посреди заброшенной свалки.

Я не прибегал к услугам маркетинга, не распылял над садом удушливые феромоны, не пытался вскружить головы гипнотическими ритмами или завязать посетителям глаза.

---

Отчего-то они все уже были слепы. И, преклоняясь перед моими ирисами, обожествляя мои гортензии, возводя мои рудбекии в ранг совершенства, никто из них даже не помышлял, что стоит на костях полусгнившего автомобиля, вдыхает аромат рыбных голов и улыбается одному-единственному чахлому одуванчику.

Что мне было делать?
Казалось, только я один вижу это уродство, это отвратительное преступление, эту жалкую иронию, со всех сторон меня окружающую.

Поэтому я задумал сжечь свой сад.
Свои мимозы и ландыши, тюльпаны и гиацинты. И однажды утром пришёл на свалку с целой канистрой бензина.

Однако люди, не знавшие о моём замысле, по-прежнему улыбались мне и говорили:
«Ах, какой великолепный сад, какие у вас золотые руки! Пожалуйста, посадите ещё цветов! В мире так мало прекрасного».

И я стоял с канистрой бензина до самой ночи. А когда первые звёзды осветили мою недвижимую фигуру, вдруг опомнился.

На второй день всё повторилось.
Как и на третий.
Четвёртый.
Пятый.
Семнадцатый.

И потом каждый чёртов день я стоял с полной канистрой бензина перед кучей старой рухляди и смотрел, как дети смеются, обнаружив пару ромашек рядом с мусорными пакетами.

View more

После пребывания в музейной кунсткамере меня посетила мысль о том, что, в общем-то, каждый из нас всю жизнь собирает персональную «кунсткамеру» и речь совсем не о том, что каждый обязан «законсервировать» умершего кота или абортивный материал, хоть и оба варианта приемлемы.

---

Человек раскладывает по собственным склянкам чувства, события и воспоминания. Ничего не проходит бесследно, как ни пытайся убеждать себя в обратном. Любое счастье, любой проигрыш, любая боль и травма незамедлительно помещаются на своё место после прохождения этапа «консервации» т.е переживания случившегося. В любой момент нужную склянку можно «достать» из глубин сознания, рассмотреть, вспомнить историю содержимого и как оно там оказалось, чтобы потом поставить её на место и продолжить сбор своей, пока что, малой коллекции.

---

Каждый экспонат по-своему уродлив, ибо прошёл стадию переживания и на задворки сознания попал уже изрядно «пережёванным». В попытках достать бутыль со счастьем нужно не перепутать его с печалью и болью. Впрочем, по ощущениям они очень похожи. По результату тоже.

---

У этой галереи несбывшихся и сбывшихся трагедий порой имеются «посетители» — те, кому мы доверяем право взглянуть на свои мумифицированные достижения, падения и переживания. Главным здесь остаётся предупредить «гостя» о том, что ничего нельзя трогать, лишь смотреть и слушать.

---

Сколько нужно всё это хранить? Пока содержимое не даст первые признаки закравшейся гнили.

---

Конечно, кому-то сравнение столь ценных и тёплых воспоминаний с холодной кунсткамерой покажется издевательством или даже оскорблением, но как иначе назвать скопления сотен бальзамированных эмоций, которые покоятся на полках, пока их владелец не очутится в том расположении духа, в котором все мы склонны открывать двери подвала, ведущего к той самой коллекции?

View more