И любил он её больше чем свою религию
[осторожничай, юный рыцарь, под кольчугой – живая плоть]
каждой ветке здесь, каждой птице, каждой ягодке – уколоть,
отравить его, как-то ранить, поцарапать его лицо –
за усладу. один в тумане, самый смелый из гордецов,
он шагает по этой чаще, не сворачивая с тропы.
весь какой-то ненастоящий лес под сводом его стопы
словно воет, взывая к мелким и нелепым своим божкам.
тьма играется с ним в гляделки, наблюдает исподтишка,
тьма крадётся к его ботинкам, обвивает его змеёй,
словно чувствуя чертовщинку под тяжелой резной бронёй.
[осторожничай, юный рыцарь, шаг неверный – и ты погиб]
бьются волны в его глазницах, весь он – паттерн и архетип.
весь он сотканный, сотворённый будто кем-то из дальних мест,
где Борея тяжёлым стонам вторил павший с небес Гефест.
весь он создан из льда и стали, вечно молод и вечно жив.
сами мойры ему вплетали ленты в волосы цвета ржи,
сами мойры ему связали этот славный и долгий путь.
рыцарь движется по спирали – глубже в чащу,
ещё чуть-чуть.
мрак сгущается, дым клубится, вторя шагу звенит металл.
[осторожничай, юный рыцарь, обернёшься – и ты пропал]
тропка сузилась, воин мнётся, но ступает на влажный мох.
сжаты зубы и нет эмоций, контролирует каждый вдох:
здесь сюжетом сухих пророчеств предначертан его финал.
он пришёл сюда лунной ночью, подготовившись. разузнал –
зло таится в глубинах пущи, и сам дьявол его хранит.
«не таких мы видали чудищ! плечи сильные – что гранит,
руки крепко сжимают ножны!»
он готовится.
шаг,
обрыв.
на плечо его осторожно свою голову положив,
улыбается та химера, о которой он знал со слов
ведьм, оракулов, лицемеров, вдруг подавшихся в ремесло.
«не сыскать кровожадней монстра, когти длинные, жёлт оскал.
выше гор неприступных ростом, рок и кара, девятый вал».
ждал циклопа, быть может, духа вроде лешего, шёл на бой.
а она ему шепчет в ухо: «я так рада, что ты со мной».
а она обнимает мягко и снимает кольчугу с плеч,
предлагает отвар из злаков.
он так хочет её беречь!
бьётся разум: «она – погибель, уничтожь её, раздави!»
он читает с ней вместе книги и клянётся в своей любви,
собирает в букет ромашки, сушит мяту, чабрец, кипрéй
утешает, когда ей страшно, называет её своей.
монстр, чудище ли, химера, самый яростный людоед,
вся как будто бы эфемерна, невесома, как лунный свет,
стала домом ему, причалом. и пускай говорят о ней –
всё придумано от начала, это сказки минувших дней.
[осторожничай, юный рыцарь, безрассудным не ведом страх]
смерть в ладонях её таится, спит погибель в её руках.
не когтями страшна, не сталью, не остры у неё клыки,
смотрят робко из-под вуали глаз цветущие васильки.
вместо гибели – сладость мёда на горячих сухих губах,
в ней весь смысл его, свобода, и, быть может, сама судьба.
вся, как посланная богами, защищает его от бед.
но пока он двумя руками прижимает её к себе,
мойры ищут в старинных книгах, как порвать роковую нить.
мойры знают, что он погибнет,
стóит только
ей разлюбить.
Анна Степанова
каждой ветке здесь, каждой птице, каждой ягодке – уколоть,
отравить его, как-то ранить, поцарапать его лицо –
за усладу. один в тумане, самый смелый из гордецов,
он шагает по этой чаще, не сворачивая с тропы.
весь какой-то ненастоящий лес под сводом его стопы
словно воет, взывая к мелким и нелепым своим божкам.
тьма играется с ним в гляделки, наблюдает исподтишка,
тьма крадётся к его ботинкам, обвивает его змеёй,
словно чувствуя чертовщинку под тяжелой резной бронёй.
[осторожничай, юный рыцарь, шаг неверный – и ты погиб]
бьются волны в его глазницах, весь он – паттерн и архетип.
весь он сотканный, сотворённый будто кем-то из дальних мест,
где Борея тяжёлым стонам вторил павший с небес Гефест.
весь он создан из льда и стали, вечно молод и вечно жив.
сами мойры ему вплетали ленты в волосы цвета ржи,
сами мойры ему связали этот славный и долгий путь.
рыцарь движется по спирали – глубже в чащу,
ещё чуть-чуть.
мрак сгущается, дым клубится, вторя шагу звенит металл.
[осторожничай, юный рыцарь, обернёшься – и ты пропал]
тропка сузилась, воин мнётся, но ступает на влажный мох.
сжаты зубы и нет эмоций, контролирует каждый вдох:
здесь сюжетом сухих пророчеств предначертан его финал.
он пришёл сюда лунной ночью, подготовившись. разузнал –
зло таится в глубинах пущи, и сам дьявол его хранит.
«не таких мы видали чудищ! плечи сильные – что гранит,
руки крепко сжимают ножны!»
он готовится.
шаг,
обрыв.
на плечо его осторожно свою голову положив,
улыбается та химера, о которой он знал со слов
ведьм, оракулов, лицемеров, вдруг подавшихся в ремесло.
«не сыскать кровожадней монстра, когти длинные, жёлт оскал.
выше гор неприступных ростом, рок и кара, девятый вал».
ждал циклопа, быть может, духа вроде лешего, шёл на бой.
а она ему шепчет в ухо: «я так рада, что ты со мной».
а она обнимает мягко и снимает кольчугу с плеч,
предлагает отвар из злаков.
он так хочет её беречь!
бьётся разум: «она – погибель, уничтожь её, раздави!»
он читает с ней вместе книги и клянётся в своей любви,
собирает в букет ромашки, сушит мяту, чабрец, кипрéй
утешает, когда ей страшно, называет её своей.
монстр, чудище ли, химера, самый яростный людоед,
вся как будто бы эфемерна, невесома, как лунный свет,
стала домом ему, причалом. и пускай говорят о ней –
всё придумано от начала, это сказки минувших дней.
[осторожничай, юный рыцарь, безрассудным не ведом страх]
смерть в ладонях её таится, спит погибель в её руках.
не когтями страшна, не сталью, не остры у неё клыки,
смотрят робко из-под вуали глаз цветущие васильки.
вместо гибели – сладость мёда на горячих сухих губах,
в ней весь смысл его, свобода, и, быть может, сама судьба.
вся, как посланная богами, защищает его от бед.
но пока он двумя руками прижимает её к себе,
мойры ищут в старинных книгах, как порвать роковую нить.
мойры знают, что он погибнет,
стóит только
ей разлюбить.
Анна Степанова
