расскажи о какой-нибудь своей странности
- Ты очень странный человек.
Признаться, я даже вздрогнул от неожиданности. Подняв голову, взглянул на неё с некоторым интересом. Она сидела на подоконнике, болтая ногами и пристально смотря на меня через линзы своих очков в чёрной пластиковой оправе. Улыбалась. Но не было в этой улыбке ни тепла, ни доброты. Ничего светлого, впрочем, как и во всей персоне.
- Да?..
Кажется, я растерял всякую эмоциональность. Даже вопросительная интонация сдалась под натиском комов, что подкатывали к горлу, а я так старательно сглатывал и утрамбовывал их обратно в недра своей дырявой души.
- И чем же я так странен?
Мне показалось, что я сказал недостаточно, но мои следующие слова, что я произнёс после фразы, сделали всё ещё более неясным, недосказанным, незавершённым.
Она тряхнула своей шевелюрой и поправила указательным пальцем очки, что съехали с переносицы на кончик чуть вздёрнутого носа. Хохотнув, подозвала к себе, похлопав ладонью по пустому месту на подоконнике рядом с собой.
У неё был странный и жуткий дар - я беспрекословно слушал каждое её слово, внимал и делал всё, что она захочет. А аппетиты её с каждым разом, признаться, росли и росли. Не удивлюсь, если в один день мы полетим с ней с парапета крыши под её звучный и счастливый смех, который разорвёт всё её пустое тело на кусочки, вытечет через пустые глазницы и раскрытый перекошенный рот...
Меня передёрнуло от таких мыслей, но я всё же поднялся с пола, на котором раскладывал пазлы. Я люблю пазлы, хотя у меня всего-навсего две коробки: одна на тысячу частичек, другая - на полторы тысячи. С первой было покончено, поэтому я принялся за вторую, размышляя, а сколько же во мне этих кусочков - тысяча? Или полторы?
Её холодные руки легли на мои щёки, зелёные глаза впились в мои, такие же зелёные. Лицо так близко, эта недобрая улыбка и холод... Я стоял перед ней, так и не успев сесть рядом. Она склонялась ближе и ближе к моему лицу, улыбка её вот-вот должна была осыпаться, уголки губ дрожали...
- Ты странный человек... очень... - тихо шептала её потрескавшаяся улыбка. Её худощавое тело слабо подрагивало в такт уголкам губ, а глаза... Она закрыла их, явно предчувствуя очередной приступ человечности.
Приступ человечности? - спросите вы. Именно так коряво, как рисунки третьеклашек на асфальте, она называла слёзы.
- Ты странный, потому что... В тебе нет ничего особенного. Ни единой странности. - наконец на выдохе произнесла она. Она молчала где-то с половину минуты, но за это время внутри у меня всё сжалось до непомерно маленьких размеров. Мне казалось, что вот-вот она умрёт прямо здесь, прямо сейчас. Навсегда. Как когда-то я... Когда-то...
- Я Никто. - с облегчением изрёк я, обнимая её дрожащее тело. - И во мне нет ничего. Давно уже. Я чёрствый, больной, пустой и абсолютно пресный... Твоя любимая фунчоза имеет больше вкуса сама по себе, чем всё моё существо и естество.
Смеётся. Загробно. Без доброты. Без радости и счастья... Я прижимаю её ближе к себе и слышу... Я слышу, как сквозь смех её рвут стервятники на пазлы.
Признаться, я даже вздрогнул от неожиданности. Подняв голову, взглянул на неё с некоторым интересом. Она сидела на подоконнике, болтая ногами и пристально смотря на меня через линзы своих очков в чёрной пластиковой оправе. Улыбалась. Но не было в этой улыбке ни тепла, ни доброты. Ничего светлого, впрочем, как и во всей персоне.
- Да?..
Кажется, я растерял всякую эмоциональность. Даже вопросительная интонация сдалась под натиском комов, что подкатывали к горлу, а я так старательно сглатывал и утрамбовывал их обратно в недра своей дырявой души.
- И чем же я так странен?
Мне показалось, что я сказал недостаточно, но мои следующие слова, что я произнёс после фразы, сделали всё ещё более неясным, недосказанным, незавершённым.
Она тряхнула своей шевелюрой и поправила указательным пальцем очки, что съехали с переносицы на кончик чуть вздёрнутого носа. Хохотнув, подозвала к себе, похлопав ладонью по пустому месту на подоконнике рядом с собой.
У неё был странный и жуткий дар - я беспрекословно слушал каждое её слово, внимал и делал всё, что она захочет. А аппетиты её с каждым разом, признаться, росли и росли. Не удивлюсь, если в один день мы полетим с ней с парапета крыши под её звучный и счастливый смех, который разорвёт всё её пустое тело на кусочки, вытечет через пустые глазницы и раскрытый перекошенный рот...
Меня передёрнуло от таких мыслей, но я всё же поднялся с пола, на котором раскладывал пазлы. Я люблю пазлы, хотя у меня всего-навсего две коробки: одна на тысячу частичек, другая - на полторы тысячи. С первой было покончено, поэтому я принялся за вторую, размышляя, а сколько же во мне этих кусочков - тысяча? Или полторы?
Её холодные руки легли на мои щёки, зелёные глаза впились в мои, такие же зелёные. Лицо так близко, эта недобрая улыбка и холод... Я стоял перед ней, так и не успев сесть рядом. Она склонялась ближе и ближе к моему лицу, улыбка её вот-вот должна была осыпаться, уголки губ дрожали...
- Ты странный человек... очень... - тихо шептала её потрескавшаяся улыбка. Её худощавое тело слабо подрагивало в такт уголкам губ, а глаза... Она закрыла их, явно предчувствуя очередной приступ человечности.
Приступ человечности? - спросите вы. Именно так коряво, как рисунки третьеклашек на асфальте, она называла слёзы.
- Ты странный, потому что... В тебе нет ничего особенного. Ни единой странности. - наконец на выдохе произнесла она. Она молчала где-то с половину минуты, но за это время внутри у меня всё сжалось до непомерно маленьких размеров. Мне казалось, что вот-вот она умрёт прямо здесь, прямо сейчас. Навсегда. Как когда-то я... Когда-то...
- Я Никто. - с облегчением изрёк я, обнимая её дрожащее тело. - И во мне нет ничего. Давно уже. Я чёрствый, больной, пустой и абсолютно пресный... Твоя любимая фунчоза имеет больше вкуса сама по себе, чем всё моё существо и естество.
Смеётся. Загробно. Без доброты. Без радости и счастья... Я прижимаю её ближе к себе и слышу... Я слышу, как сквозь смех её рвут стервятники на пазлы.